Новости

Презентация русского перевода "Природы Средиземья". 
«Природа Средиземья» - сенсация 2021 года, сборник толкиновских неопубликованных трудов, посвященных миру Арды и подготовленный Карлом Ф. Хостеттером неофициальный «XIII-й том» «Истории Средиземья» - наконец-то выходит на русском языке!  Переводчики «Природы» поделятся своими воспоминаниями о работе над книгой, интересными находками и открытиями и ответят на вопросы. Презентация пройдет с участием Н.А. Науменко – главного редактора издательства АСТ, стоявшего у истоков его создания: именно благодаря ему стала возможной публикация на русском языке и «Природы», и многих других книг толкиновского легендариума. Если вы мечтали задать вопросы издателю о перспективах толкинистики в России, об авторских правах и о том, что происходит в издательской «лаборатории» прежде, чем книга окажется в руках читателя – это ваш шанс!
Подробнее
Вескон-2024 - уже в эти выходные!
Дорогие друзья! Здесь мы собрали для вас всю самую важную информацию о Весконе-2024.
Подробнее
Мастерская "Страна Снов"
Мастерская "Страна Снов" представит на ярмарке авторскую керамику: посуду, свечи, украшения, ловцы снов и многое другое. Кроме того, у нас можно приобрести открытки с рисунками одного из мастеров, а также футболки с нашими принтами.
Подробнее
Вечер эльфийских песен
Традиционный Вечер эльфийских песен расширяется - теперь мы поем и читаем стихи на языках почти всех народов Арды (кроме орков, их не нашли. Если у вас есть стихи на орочьем - несите, нам интересно). Квэнья и ах'энн, тэлерин и синдарин, кхуздул и адунаик и, конечно, речь танца - реконструкция и создание языков по любви и в галлюцинации, тексты самого Профессора, желание услышать, как гудят снасти корабля ардийской истории. 
Подробнее

Тилис. "Мифология добродетельных язычников".

Прежде чем перейти к заявленной теме, я хотел бы на некоторое время остановиться на одном маленьком образчике большого недоразумения. Нередко приходится слышать, что произведения Толкина – это мифология, созданная им специально для Англии. Якобы он с юношеских лет завидовал финнам, у которых есть «Калевала», и очень хотел, чтобы и в Англии было нечто подобное. В России эти взгляды впервые высказал переводчик Толкина В.С. Муравьёв в своём предисловии к первому изданию «Властелина Колец» на русском языке. Не буду повторять общеизвестную истину о том, что перевод Муравьёва и Кистяковского хорош единственно тем, что он – первый, или уличать их в многократном искажении как буквы, так и духа оригинала (это уже и без меня делалось не раз и не два), но считаю своим долгом отметить, что в письме Толкина к Милтону Уолдману, откуда и взялась фраза про «мифологию для Англии», говорилось нечто другое.

«…некогда (С ТЕХ ПОР САМОНАДЕЯННОСТИ У МЕНЯ ПОУБАВИЛОСЬ) [Здесь и ниже выделено мною. – Th.]я задумал создать цикл более-менее связанных между собою легенд – от преданий глобального, космогонического масштаба до романтической волшебной сказки, так, чтобы более значительные основывались бы на меньших в соприкосновении своём с землёй, а меньшие обретали великолепие на столь обширном фоне; цикл, который я мог бы посвятить просто стране моей, Англии.[Вот фраза, которую Муравьёв приводит вне контекста. – Тh.] Ему должны быть присущи желанные мне тон и свойства: нечто холодное и ясное, что дышит нашим «воздухом»  (климат и почвасеверо-запада, под коим я разумею Британию и ближайшие к ней области Европы, не Италию и не Элладу, и, уж конечно, не Восток);обладая (если бы я только сумел этого достичь) той волшебной, неуловимой красотой, которую некоторые называют кельтской (хотя в подлинных произведениях древних кельтов она встречается редко),  эти легенды должны были быть «возвышенны», очищены от всего грубого и непристойного и соответствовать более зрелому уму земли, издревле проникнутой поэзией. Одни легенды я бы представил полностью, но многие наметил бы только схематически, как часть общего замысла.Циклы должны быть объединены в некое грандиозное целое – и, однако, оставлять место для других умов и рук, для которых орудиями являются краски, музыка, драма. ВОТ АБСУРД!»

То есть Толкин здесь прямо и неоднократно утверждает, что от этих планов он в конце концов отказался. Возможно, некогда, остро ощутив потерянность, «закат Европы», очутившись между двумя гигантскими мясорубками двух мировых войн, в эпохе, где все слова уже сказаны и уже скомпрометированы, Толкин искал культурную опору, пытался создать нечто из обломков. «Старшая Эдда», «Беовульф», «Калевала» и многие другие произведения поначалу казались ему фрагментами огромного эпического полотна, некоего «утраченного предания». Их разрозненность и неудобочитаемость только лишний раз убеждали его в том, что это, конечно же, именно фрагменты. И задачу свою он (как некогда составитель «Калевалы» Элиас Лённрот) видел в том, чтобы собрать их воедино, привести в систему, выстроить сюжет… Но все это, повторяю, только догадки, и подтвердить или опровергнуть их правильность не может никто.

А вот что можно утверждать совершенно точно: в результате он создал ряд произведений, имеющих абсолютно самостоятельную идейно-художественную ценность. Причём что в них самое интересное: «Книга утраченных преданий», написанная еще в 20-е годы, насквозь пропитана английским духом – это заметно даже русским читателям (и потому она, кстати, для них малоинтересна). Действие происходит на острове Тол-Эрессеа, который есть древняя Англия; Кортирион, город эльфов, изгнанных из Кора – это Уорвик, город, где жила Эдит Брэтт, первая любовь Толкина, разделившая с ним всю его жизнь; эльфийское поселение Тавробель стало в наши дни стаффордширской деревенькой Грейт Хэйвуд; главный герой, Эриол, – он же Ангол, мифический предок всех англичан; ну и так далее. В более позднем варианте, относящемся к концу 30-х годов (его можно найти в томе V «Истории Средиземья»), где уже встречается название «Квэнта Сильмариллион», действие происходит частично в Валиноре, частично – в Белерианде, а Эриол, он же Эльфвине из Ангелькюн, выступает уже как переводчик эльфийского текста, составленного неким Пенголодом Мудрым из Гондолина. А в окончательном варианте «Сильмариллиона» (закончен в 60-х гг., издан посмертно) никаких примет Англии нет вообще, и даже Тол-Эрессеа не принадлежит более этому миру.

Но… «мифология для Англии» –  и без Англии? Вот уж, действительно, абсурд, и притом очевиднейший.

Итак, если Толкин и создавал какую-то мифологию, то мифология эта – не для Англии, а для Средиземья. Но что же это за мифология?

На эту тему написано множество работ, но подавляющее  большинство их страдает односторонностью. Одни авторы утверждают, что, раз Толкин был христианином, то и мифология у него христианская, или, в крайнем случае, христианизированная.  Другие (их меньше), указывая на несомненную связь произведений Толкина с дохристианскими мифологиями и эпосами народов Северной Европы, считают её языческой. И очень мало таких, авторы которых рассматривают, как в произведениях Толкина пересекаются и переплетаются христианские и языческие мотивы.

По правде говоря, на необозримых просторах Интернета мне удалось обнаружить только две подобных работы. В «Библиотеке Тол-Эрессеа» хранится статья Ирины Емельяновой «Кто такой Финрод Фелагунд и зачем он нужен», а на сайте Толкиновского Общества Санкт-Петербурга висит текст доклада, прочитанного Екатериной Кинн на круглом столе «Профессор Толкин и его наследие» в 2000 году в РГГУ. Там же можно найти и подборку комментариев к «Властелину» в переводе Каменкович и Каррика, составленную неким Торином Эйкинскъяльди, но, как и подобает комментатору, он не делает никаких выводов. Что же до зарубежных авторов, то мне удалось найти лишь туманные намёки на доклад норвежца Нильса Агея, прочитанный им на конференции в Оксфорде, посвящённой столетию Толкина.

Емельянова рассматривает историю Финрода, а Кинн – параллельные сюжетные линии, связанные с Туором и Турином. Обе приходят к схожим итогам: с точки зрения теории «северного мужества» Финрод – не герой, а жертва, и притом бессмысленная. Турин же – типичный саговый герой, но его героизм приносит ему лишь бесславный конец. Оба автора рассматривают избранные ими сюжетные линии как провозвестие новой эпохи с новыми этическими законами, которые и оказываются путём к спасению.

Это действительно так, но это – далеко не вся правда.

Скандинавский миф о Рагнарёке – гибели богов, людей и всего мира – наверняка  хотя бы понаслышке известен многим.

Сурт едет с юга

С губящим ветви,

Солнце блестит

На мечах богов,

Рушатся горы,

Мрут великанши,

В Хель идут люди,

Расколото небо.

Мало кому суждено уцелеть в этой битве. Но именно им, уцелевшим – и это очень важно! – суждено восстановить разрушенное. Конец света обернётся новым началом. Но абсолютно то же самое мы видим и в Апокалипсисе, коим завершается весь Новый Завет. То есть в языческом мифе мы встречаем сугубо христианские упования. Многие раннехристианские авторы считали подобные параллели дьявольским соблазном. Так, древнеанглийский богослов VIII века Алкуин писал:

«Что общего у Ингельда с Христом? Дом узок: обоих ему не вместить. Царь Небесный не хочет иметь ничего общего с языческими и падшими так называемыми царями; ибо вечный Царь правит на небесах, а падший язычник стонет в аду»

Но многие веровали иначе: например, Климент Александрийский называл мифы и мистерии дохристианских времён «предугадыванием истины».

Какой же позиции придерживался сам Толкин? Р. Муррей, католический священник, близкий друг и духовник Толкина, в письме к Марии Каменкович сформулировал её так:

«Если человек, никогда ничего не слышавший о Евангелии, признаёт благородство человека, жертвующего жизнью ради ближнего, и сам поступает так же, то благородство его поступка никак не уничтожается тем фактом, что Сын божий явился в мир, чтобы сделать то же самое, и не ради какого-то своего друга, а ради всех нас».

И, что и неудивительно, Валар думали так же, иначе Финрод, как и остальные мятежные нолдор, сидел бы в чертогах Мандоса до самой Битвы Битв. Но мы знаем из «Сильмариллиона», что он был прощён, возрождён и ныне бродит по лесам Амана с отцом своим Арафинвэ. Сыграло, конечно, свою роль и то, что Финрод отправился в Белерианд не по своей воле: туда ушла часть Третьего дома, и возвращение одновременно и отца, и сына этот дом обезглавило бы. Да, Финрод – язычник, но он – добродетельный язычник.

И абсолютно то же самое можно сказать про Берена и Лутиэн, которым Финрод пытался помочь, да не сумел. Ведь они тоже пожертвовали собой друг для друга: он – жизнью, а она – бессмертием.

А вот про Турина Турамбара  так сказать уже нельзя. Он не только не «жертвует жизнью ради ближнего», но губит всех, кто находится рядом с ним. И единственное, что было написано на его могиле – «Погибель Глаурунга». Других добродетелей за ним не помнили ни люди, ни эльфы. Справедливости ради нужно отметить, что Толкин пытался придумать посмертную судьбу и для него: в Конце времён Турин должен был быть выпущен из чертогов Мандоса, чтобы принять участие в Дагор Дагорат и сразить Мелькора. Но эта идея умерла своей смертью, несмотря на две попытки Толкина её оживить, и в окончательный вариант она не вошла.

А что же Туор, о котором я уже вскользь упомянул? А Туор попросту следует данному ему совету Ульмо, то есть в конечном итоге вверяет себя воле и промыслу Эру Единого, который над всеми тронами Валар вовеки. Промысел Эру решает всё, и чем меньше ему противиться – тем лучше. В конце концов он вместе с женой, эльфийской принцессой Идриль Келебриндал, отплывает в Валинор, чтобы жить там всегда (хотя Толкин и недолюбливал греческие мифы, концовка легенды о спартанском царе Менелае и его жене Елене ему была заведомо известна).

И точно так же (уже во «Властелине Колец») поступает ФродоБэггинс, следуя совету Гэндальфа – совету майя, ангела. Причём Эру ему даже пару раз помогает. Возможно, немногие обратили внимание на то, что медные ворота Кирит Унгола были закрыты на железные засовы. Между тем это прямая отсылка к тексту псалма: «Ибо он сокрушил ворота медные и вереи [засовы – Th.] железные сломил» (Пс., 106:16). Вот кто на самом деле помог Фродо бежать из плена! А то, что Голлум в Саммат Науре послужил слепым орудием Провидения, может быть непонятно только совсем уже закоренелому атеисту. В конце концов, всем памятна фраза: «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого». То есть впасть в искушение (в данном случае объявить  Кольцо своим) может каждый, но избавить нас от него – это прерогатива Высших сил. Но Фродо, в отличие от Туора, в значительной мере и северный герой. Он вполне мог бы повторить слова, которые в древнеанглийской поэме «Битва при Мэлдоне» произносит один из персонажей:

Духом владейте, доблестью укрепитесь,

Сила иссякла – сердцем мужайтесь.

Толкин комментирует эту фразу так:

«…это, конечно, не просто призыв к мужеству. Это не напоминание о том, что судьба благосклонна к храбрым и что упрямый может вырвать-таки победу в самый последний момент… Слова Бьортвольда предназначались для последнего дня, когда надежды уже нет».

У Фродо не было никакой надежды с самого начала. Он шёл к Ородруину, понимая, что наградой за подвиг будет смерть. Правда, Гэндальф и Гваихир спасли и его, и Сэма, и в Итилиене их чествовали, как героев. Почему «как»? Да потому, что с точки зрения «северного мужества» Фродо потерпел неудачу: не выдержал до конца и объявил Кольцо своим. Другое дело, что об этом знали только он и Сэм. А вот что про него рассказывали: «Дошёл до самого Чёрного Властелина и сразился с ним…  и поджёг Чёрную башню». Чем не героическая сага?

Но главный вопрос не в этом, а в другом: во имя чего он идёт на смерть? Потому что понимает (и говорит об этом прямо и неоднократно): если Кольцо попадёт в руки его властелина и создателя, все народы Средиземья смогут выжить только как рабы Саурона. Удастся избежать этого лишь эльфам, и то если они уйдут в Валинор достаточно быстро. Наверное, чересчур смело было бы утверждать, что Фродо в данном контексте выступает как прообраз или даже предтеча Христа, но что он через свою роль хранителя артефакта приходит к пониманию своей ответственности за этот мир – в этом усомниться невозможно. Интересно, что сказал бы Алкуин насчёт вот таких язычников?

А сам Гэндальф? А он поступает точно так же, и, возможно, его пример во многом и вдохновляет Фродо – ведь он, идя к Ородруину, ещё не знал о возвращении мага. Впрочем, предоставим слово самому Толкину:

«…в его положении погибнуть на Мосту, защищая своих спутников, было самопожертвованием, возможно, меньшим, нежели для смертного человека или хоббита, поскольку он обладал куда большей внутренней силой; но при этом и большим… ведь на тот момент он знал лишь, что только он один способен успешно возглавить сопротивление Саурону, и вся его миссия пошла прахом. Он вверялся Высшей Власти… и отказывался от личной надежды на успех».

Саговым героем поначалу кажется и роханский король Теоден. Он собирает войско, ведёт его в бой против многократно превосходящих сил врага, переламывает наряду с Арагорном ход Пеленнорской битвы, но при этом гибнет сам, чтобы навсегда остаться в доброй памяти потомков. «Гибнут стада, родня умирает, и вечна только слава»? Но, если вспомнить, что он сделал это во имя союзнического долга и во исполнение клятвы, данной когда-то его предком Эорлом – всё меняется. Тут более уместен иной девиз, не утративший своей актуальности и ныне – «Делай, что должен, и будь, что будет».

И совсем другой видится фигура гондорского наместника Денетора. То, что им движет отчаяние, понятно. Но что мешало ему принять неравный бой и, возможно, погибнуть? Тем более, что должность наместника и градоправителя, да и пресловутое «северное мужество», казалось бы, его прямо к этому обязывали. А он вместо этого совершает самосожжение. И, мало того, произносит перед этим, по выражению известного британского толкиноведа Тома Шиппи, «зловещие слова»:

«…я выбираю ничто: мне не надо ни полужизни, ни полудостоинства, ни получести».

Примечательно, считает Шиппи, что слова эти были написаны как раз в те годы, когда у политических лидеров появилась возможность не только выбрать  Ничто, но и осуществить свой выбор в ходе термоядерной войны. Толкин, конечно же, не любил аллегории и многократно об этом заявлял, но он, как и любой писатель, не мог не испытывать на себе влияние своего времени и своего окружения. Так что Денетор, в отличие от Теодена, как раз персонаж из сегодняшнего дня. Но с любой точки зрения, языческой или христианской, Теоден – герой, а Денетор – не герой.

Так что же получается: «северное мужество» и христианство не исключают друг друга? Не исключают, но взаимно дополняют, ибо культ героев важен в любом обществе. Они – пример для подражания, фактически формирующий нацию. И потому, если прежняя система ценностей рухнула, то лишь частично – полностью она неразрушима. Будь иначе – нам была бы неинтересна «Старшая Эдда». И не стал бы вглядываться в языческую древность с тоской и благодарностью безвестный автор «Беовульфа».

Действие «Властелина Колец» происходит за четыре тысячи лет до рождества Христова, поэтому христианства там нет и быть не может. Герои Толкина – язычники, но это по большей части – добродетельные язычники. Они мудры, благородны и с гневом отвергают какое бы то ни было поклонение идолам, а демонам – и подавно. Более того, им известно и о Едином боге, но очень и очень мало – иначе они не были бы язычниками. Отношение к добродетельным нехристанам в христианской традиции спорно и неоднозначно. Вот что писал по этому поводу уже упомянутый Р. Муррей:

«…по моему впечатлению, строгий кальвинист сказал бы, что поступок язычника не может быть совершён под воздействием спасительной благодати, поскольку он ещё не слышал Евангелия. Однако св. Иустин, раннехристианский философ и мученик, веровал иначе: он считал, что благодать божия уже действовала в таких людях, как, например, Сократ. А Евсевий Кесарийский всё своё «Приуготовление к Евангелию» построил на этой идее»

Ещё в первом веке христианства апостол Павел писал, что для бога нет «…ни Эллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа… но всё и во всём Христос» (Кол., 3:11). А что означают эти слова? Что значит «нет ни Эллина, ни Иудея», если они в действительности таковы? Их нет только тогда, когда «всё и во всём Христос», то есть если вера иудея, скифа-язычника или христианина приводит каждого из них к мысли, что бог один для всех, что все мы живём на шаре и что у всех до неба расстояние одно – то все они перед богом оправданы. А это, в свою очередь, исключает национальную и религиозную рознь – подлинные бичи нашего времени. Без этого невозможно было бы Братство Кольца и невозможно было бы спасение Средиземья от Великой Тьмы.

Как христианин, верующий и в вере своей убеждённый, Толкин, конечно же, с ужасом отворачивался от идолопоклонства. Но вряд ли ему была близка и позиция Алкуина: когда одни люди начинают говорить другим, что они – правильные и нормальные, а другие – неправильные и ненормальные, и что все инаковерующие, инакомыслящие, инаковыглядящие суть граждане третьего сорта – это даже не дикость. Это варварство так называемых «правильных и нормальных» людей, от которого лишь один шаг до инквизиции, крестовых походов, терактов, погромов и морей крови во имя того, кто сказал: «Не убий». Схожую мысль высказывал и выдающийся русский мыслитель XIX века Владимир Соловьёв:

«…следует или нет пытать и сжигать еретиков? По духу Христову ясно, что не следует, ну а с точки зрения единой спасающей церкви приходится отвечать: и да, и нет»

Сторонником теории «единой спасающей церкви» Толкин не был. Наоборот,  по свидетельствам современников, да и его собственным высказываниям, ему импонировала экуменическая идея объединения всех христианских церквей, пусть даже среди них окажутся и протестантские, хотя протестантов он, мягко говоря, недолюбливал. Но признавал ли он возможность иных, нехристианских путей к спасению? Его ближайший друг, Клайв Льюис, в «Последней битве» подобные идеи высказывал. Но были ли они близки самому Толкину? На этот вопрос нам уже никто не ответит, так что мы вынуждены довольствоваться лишь намёками.

Торин Дубощит говорит Бильбо перед смертью: «Теперь я иду в чертоги ожидания, где буду восседать среди своих предков, до поры, пока мир не будет обновлён». Казалось бы (и этого мнения держится Шиппи), речь идёт о Лимбе – первом круге ада, где, согласно католической доктрине, в ожидании Страшного суда содержатся души некрещёных младенцев и всех добродетельных нехристиан. Но возможна и другая точка зрения.

Конечная цель любой религии (за исключением наиболее древних, вроде иудаизма) состоит в том, чтобы через уподобление себя божеству достичь воссоединения с ним. Разница лишь в том, в чём полагается это подобие и как оно достигается. Как известно, и православная, и католическая традиция основополагающее значение придают любви. Толкин же, оставаясь искренним, даже порою фанатичным католиком, тем не менее считал, что человек подобен Творцу в творчестве. Об этом он прямо пишет в «Мифопоэйе» и «Волшебных сказках», в притчевой форме – в «Листе кисти Ниггля», да и моя любимая сцена из «Сильмариллиона», где Эру распекает Аулэ за самоуправство, о том же самом. И вовсе не случайно Бильбо Бэггинс в «Хоббите» возвращается в Шир скальдом – поэтом и воином в одном лице. В начале повествования он кажется образцово пустотелым обывателем, но это не так. «Туковская часть» в нём, необъяснимо и беспричинно зовущая его в дальние края с риском не вернуться – это и есть душа. И человек ищущий – это прежде всего человек в поисках своей души. А ищущие встречаются в любой части мира.

Дорога вдаль и вдаль ведёт,

Беря начало у дверей.

Она уже ушла вперёд,

И должен я идти по ней

Туда, где многие пути

Одной Дорогой могут стать.

Стремиться вдаль, вперёд идти…

А что потом – мне не сказать.

Желаю каждому из вас идти своим и только своим путём, ибо его надо искать и найти.